5.6.  Экономическая теория и политология

Связь экономической теории с политической имеет дли­тельную историю. Во времена А. Смита, Дж. Милля, К. Маркса и вплоть до конца XIX в. Вся экономическая теория считалась поли­тической дисциплиной. Термин «политическая экономия» выра­жал синкретическое единство экономической теории и политоло­гии. Всемерное развитие экономического мэйнстрима и характер­ного для него аналитического аппарата привело в первой половине XX в. К отчетливому вычленению двух принципиально различных типов общественных наук, экономических и политиче­ских. Начиная с конца 1950-х гг. Союзу экономики и политологии придается новый импульс. Благодаря усилиям Дж. Бьюкенена,

_02

Г. Таллока, Э. Дациса, М. Олсона, Б. Вейнгаста, К. Шепсла быстро нарастает авторитет новой дисциплины — политической экономии (или теории общественного выбора). На этот раз речь идет не о синкретическом единстве экономических и политических наук, а о налаживании между ними хорошо осмысленных междисципли­нарных связей [11, 17, 107]. В этой связи исследователям пришлось акцентировать свое внимание на особенностях методологических подходов, используемых в общественных науках. Обе стороны, экономисты и политологи, согласны в том, что методологическая инициатива исходит от экономистов [107, с. 928; 54, с. 699]. Обра­тимся поэтому в первую очередь к воззрениям экономистов.

Дж. Бьюкенен в своей нобелевской лекции со ссылкой на К. Викселя перечислил три основополагающих принципа теории общественного выбора в следующей последовательности: «мето­дологический индивидуализм», концепция «человека экономиче­ского» (homo economicus) и концепция «политики как обмена» [30, с. 18]. Согласно принципу методологического индивидуализма субъект социального действия руководствуется своими личными предпочтениями (читай: ценностями). Концепция «человека эко­номического» содержит в концентрированном виде методологи­ческие принципы неоклассического направления. Концепция политики как обмена имеет не экономический, а политологичес­кий характер. Взаимодействие политических субъектов интерпре­тируется как обмен определенной политической субстанцией, политическими полезностями.

Показательно, что многие экономисты стремятся перенести в политическую науку привычные для них методологические ори­ентиры. В этой связи принято говорить об «экономическом импе­риализме», согласно которому «экономический подход является всеобъемлющим, он применим ко всему человеческому повсеме­стно» [21, с. 29]. Сердцевину этого подхода, согласно Г. Беккеру, образуют «связанные воедино предположения о максимизиру­ющем поведении, рыночном равновесии и стабильности предпоч­тений» [Там же, с. 27]. Он полагает, что единообразие наук о чело­веческом поведении знаменует собой именно экономический подход. По мнению Дж. Хиршлайфера, «существует лишь единая социальная наука. Империалистическое захватническое могущест­во экономике обеспечивает универсальная применимость наших аналитических категорий — дефицита, цены, предпочтений, воз­можности» [232, с. 53].

Зоз

На наш взгляд, и Беккер и Хиршлайфер совершают одну и ту же ошибку: обнаружив нечто общее в методах экономики и поли­тологии, они без всяких на то оснований записывают его по ве­домству экономической науки. Налицо редукционизм, несостоя­тельность которого выявляется при сопоставлении предмета соот­ветственно политологии и экономики. Политология изучает феномен власти, свести его к экономическим действиям невоз­можно в принципе. В логике и математике используется аксиома­тический метод, но это не означает, что математика есть логика. В экономической и политической теории руководствуются цен­ностями, но ценности-то разные. Именно поэтому экономизм не­состоятелен. То, что «империалисты» от экономики называют экономическим методом, в действительности есть прагматический метод, который специфицируется в каждой из общественных наук в соответствии с ее предметом изучения. Единство общественных наук, бесспорно, имеет место. Но это единство не есть тождество. Сделанные выше критические замечания в адрес «экономического империализма» при всей их правомерности не объясняют, почему стартующие с экономической теории исследователи сумели внести значительный вклад в политологию. Этот вопрос заслуживает спе­циального обсуждения.

Исследователи отмечают в развитии американской политичес­кой мысли XX в. Три взлета [9, с. 69]: 1) широкое распространение эмпирических исследований в 1920—40 гг. (Чикагская школа: Ч. Мерриам, Г. Госпелл); 2) поведенческая революция в 1940— 70 гг. (Г. Лассвелл, Г. Причетт); 3) введение в политологию в 1960—90 гг. Логико-математических моделей, сопрягаемых с тео­риями «рационального выбора» и «методологического индиви­дуализма». Именно последний этап был тесно связан с экспанси­ей в область политологии исследователей, хорошо владевших методами экономической науки. Каждый из перечисленных выше этапов развития политической мысли имеет вполне определен­ную философскую направленность. До Второй мировой войны господствовали неопозитивистские воззрения, в годы поведен­ческой революции они были потеснены бихевиористскими на­строениями прагматического толка, которые, в свою очередь, уступили дорогу аналитическим методам. Множащиеся попытки добиться решающего успеха в политологии либо за счет эмпирии без особой заботы о ценностно-методологических основаниях теории, либо с опорой на последние, не сопровождаемые тща­тельным уяснением их формальной, логико-математической

304

Структуры, неизменно приводили к разочарованиям. Попытки первого рода были весьма характерны для американских, а вто­рого — для европейских авторов с их послевоенной склонностью не столько к неопозитивизму, сколько к марксизму и постструк­турализму. Успешность дальнейшего развития политологии во многом зависела от органического сочетания методологических принципов и аналитических подходов. Как это часто бывает в науке, решающие новшества пришли с различных сторон, от ис­следователей, вроде бы не связанных общими идейно-методоло­гическими установками. Исходя из отмеченного выше обратимся прежде всего к ценностно-методологическим основаниям поли­тической науки.

Следует отметить, что в отличие от экономистов политологи никогда не испытывали страха перед аксиологией. Их многовеко­вая приверженность принципам равенства, свободы и справедли­вости не оставляет места для ортодоксального неопозитивизма с его неприятием ценностей. Но от уверенности в необходимости ценностных и методологических преференций до их эффективно­го функционирования в составе теории — дистанция большого размера. В 1960-е гг. Предпринимались попытки приспособить к нуждам политологии потенциал и английского утилитаризма, и американского прагматизма, и немецкого кантианства, но они не привели к успеху. Желанный прорыв обеспечила книга Дж. Ро-улза «Теория справедливости» (1971).

Роулзу удалось реабилитировать в качестве предмета актуаль­ного политического интереса проблемы, лежащие на стыке поли­тологии и этики. Он считает, что принципы практической жизни должны быть соответствующим образом обоснованы. Его реша­ющая идея состоит в том, что рационально мыслящие субъекты, вынужденные жить сообща, способны выработать принципы свое­го эффективного поведения. Таких принципов всего два и оба они являются принципами справедливости. Справедливостью называ­ется первая добродетель общественных институтов [156, с. 19].

Первый принцип справедливости гласит: «Каждый индивид должен обладать равным правом в отношении наиболее общей системы равных основных свобод, совместимой с подобными сис­темами свобод для всех остальных людей». Второй принцип спра­ведливости полагает: «Социальные и экономические неравенства должны быть организованы таким образом, что они одновременно а) ведут к наибольшей выгоде наименее преуспевших, в соответ­ствии с принципом справедливых сбережений, и б) делают откры-

305

Тыми для всех должности и положения в условиях честного равен­ства возможностей» [156, с. 267].

Роулз полагает, что он придал новый смысл теории обществен­ного договора, выдвигавшейся задолго до него Локком, Руссо и Кантом. Идея общественного согласия (консенсуса), реанимиро­ванная Роулзом, приближала политическую науку к концепции общего равновесия, занимающей столь видное место в экономи­ческой науке. В отличие от политологов экономисты обладали умением придавать концепции равновесия аналитический, а не наивно-декларативный характер. Благодаря именно их инициати­ве в политическую науку был привнесен аналитический подход. Его суть [141, с. 659—661] состоит в том, что акторы, будучи зави­симыми друг от друга, вынуждены взаимодействовать во имя осу­ществления своих интересов. Они стремятся к достижению пре­имуществ, связанных с богатством, престижем, властью и многими другими переменными, либо зависимыми, либо независимыми друг от друга. Акторы совершают один поступок за другим, внося все новые вклады «в игру», которой не избежать. В ней следует действовать определенным образом, делая один «ход» за другим. Так как эти ходы не бессмысленные, то их считают рациональны­ми. Подобно тому как шахматист вынужден рассчитывать свои «ходы» и «комбинации», акторам приходится действовать целесо­образно. Субъект вынужден реализовывать свои счетные способ­ности. Счет имеет значение. Но считать надо уметь, или, иначе говоря, следует знать правила игры. И вот здесь весьма кстати ока­зывается теория игр. Их типы бывают самыми разными, в том чис­ле координационными, кооперативными, конфликтными, анта­гонистическими.

Итак, политологи сумели обеспечить ранее не имевшее место единство методологических принципов политической науки с ее аналитическим подходом, теорией игр. В итоге политология вслед за экономической теорией приобрела методолого-игровой харак­тер. С уверенностью можно утверждать, что рассмотренный фило­софский поворот случился в рамках американской аналитической философии. Ее неистребимый прагматизм был обогащен европей­скими идеями общественного договора, рационализма, утилита­ризма и трансцендентализма. Как нам представляется, налицо определенная новая форма философии общественных наук, а именно концептуально-аналитическая неопрагматическая мето­дология. Резонно говорить об особом методе всех прагматических наук, в том числе экономики и политологии. На наш взгляд, вве-

_06

Дение терминов «политическая экономия» и «экономическая по­литология» во многом явилось следствием невнимания к философ­ской стороне токов знания, объединяющих две теории — эконо­мическую и политическую. Вместо того чтобы определить философский статус этих теорий, им присвоили вводящие в за­блуждение эпитеты. Экономическая теория является экономиче­ской, и никакой другой. Соответственно, политология не может быть экономической; в ней, в частности, нет ни грамма экономет­рики (применительно к политологии можно говорить о полисмет-рике).

Итак, современная политология «безгрешна» перед экономи­ческой теорией: она не позаимствовала у последней свои методо­логические принципы. Разумеется, верно, что часть новаторов сумела проявить свои неординарные методологические способно­сти в связи со своей экономической компетентностью. Но ими не было привнесено в политологию ничего экономического.

В политологию был привнесен не экономический принцип ме­тодологического индивидуализма, а аксиологический метод, со­гласно которому человек, руководствуясь общественными теори­ями, оперирует ценностями. В политологию была привнесена не концепция homo economicus, а концепция аналитического человека, не концепция экономического обмена, а концепция пошагового принятия решений и достижения желаемой цели.

Отметим специально, что нет необходимости придавать фило­софским принципам ту жесткость, которая отчасти уместна при характеристике ортодоксальных учений, в том числе и неокласси­ческой экономической теории. Так, недопустимо ставить знак ра­венства между аксиологическим принципом и методологическим индивидуализмом. Верно, что любой субъект руководствуется сво­ими, а не чужими ценностями. Следует учитывать, что они могут быть широко распространенными в обществе, т.е. Иметь не только индивидуальный, но и общественный, интерсубъективный харак­тер.

Совсем не обязательно считать, что человек аналитический максимизирует именно функцию полезности и выступает как ра­ционалист, чуждый миру чувств и эмоций. Требования, предъяв­ляемые к человеку аналитическому, могут быть настолько разно­сторонними, что для их описания придется использовать много ранее не упоминавшихся терминов. Разумеется, поступки людей, совершаемые в соответствии с принятыми решениями, неправо­мерно сводить к обмену, перемене мест сгустков какой-то особой

307

Субстанции. Динамика ценностных оценок, представляемая, в частности, функцией полезности, не сводится к каким-либо ма­териальным потокам.

До сих пор, следуя доминирующей в экономических и полити­ческих науках тенденции, основное внимание уделялось благо­творному влиянию первых на вторые. В силу неравномерного раз­вития наук некоторые методологические принципы экономиче­ской теории после их перевода на философский язык оказалось возможным успешно использовать в политологии. Но, надо пола­гать, связь между экономикой и политологией не является улицей с односторонним движением. В какой степени политология бла­готворно влияет на экономическую теорию? Вот в чем вопрос, да­леко не безразличный для каждого, кто заинтересован в развитии экономической теории. К сожалению, на поставленный выше во­прос не существует каких-либо общепризнанных ответов. В этих условиях нам не остается ничего другого, как высказать свою точ­ку зрения.

На наш взгляд, по крайней мере в двух отношениях политоло­гия выступает по отношению к экономической теории в качестве образцовой дисциплины. Во-первых, в отличие от экономистов политологи решительно отказались от дуализма фактов и ценнос­тей, позитивной и нормативной наук. Во-вторых, благодаря теории справедливости Дж. Роулза они укрепили методологические осно­вания политологии. Иначе говоря, политологи решительнее, чем экономисты, выходят на этические проблематизации. Если дости­жения политологов будут восприняты экономистами адекватно, то у них появится импульс к перестройке методологических основа­ний экономической теории.

В русле развиваемой логики возникает вопрос о возможности переквалификации принципа справедливости Роулза из полити­ческого в экономический контекст. Отметим еще раз, что именно Роулз сумел решающим образом обновить методологический фун­дамент политической науки. Отнюдь не случайно один из основа­телей теории общественного выбора Дж. Бьюкенен солидаризиру­ется с ним: «Мой собственный подход близок к известной фило­софской модели Джона Роулза, который, применив нравственные критерии к анализу проблемы неопределенности в политике, со­здал новые принципы социальной справедливости, исходящие из концепции достижения всеобщего согласия на основе договоров, что должно предшествовать стадии выбора политической консти­туции» [30, с. 27]. С Роулзом много спорили, в частности Р. Нозик

308

И Ю. Хабермас. Нозик пытался реабилитировать в полном объеме принцип индивидуальной свободы [242]. Хабермас имел основания обвинить Роулза в недостаточном разъяснении процедур публич­ного употребления разума на пути достижения согласия [189, с. 61— 63]. Критики Роулза, находя слабые места в его аргументации, были не в состоянии увязать в единую конструкцию методологию политологии с развитым математическим аппаратом. Именно по­этому их идеи не встретили столь же внушительной поддержки, как воззрения Роулза. Интересно заметить, что Роулз, пытаясь отвести обвинения в свой адрес, сделал попытку уточнить меха­низмы достижения политического согласия [246], но в итоге вслед за своими критиками не избежал позиции методологического изо­ляционизма, т.е. Не учел в полной мере необходимость гармонии методологии и путей ее реализации на практике. На наш взгляд, успех работы Роулза 1971 г. Объясняется не столько его прозрени­ями, сколько тем, что ему, как находящемуся в эпицентре поли­тического мэйнстрима, удалось выразить, отчасти бессознательно, его тенденции развития, тогда существовавшие в неотчетливом виде. В свете успехов, достигнутых в политологии благодаря ис­пользованию теории игр, нормативные предписания Роулза уже не представляются лишенными противоречий. Они воспринима­ются как недостаточно гибкие, перегруженные априорными мо­ментами.

Суть дела нам видится в том, что пора от принципа справедли­вости перейти к принципу ответственности [66, с. 118; 68]. Со­гласно принципу равенства все члены общества руководствуются в своих поступках ценностями. В соответствии с принципом сво­боды культивируемые людьми ценности являются их собствен­ными предпочтениями. Согласно принципу справедливости люди должны согласовывать свои свободы. Удалось ли, переходя от од­ного принципа к другому, достигнуть смысловой вершины поли­тических принципов? Вряд ли. Мало сказать, что свободы граждан должны быть сочетаемыми. Сочетаемость ценностей, в случае если они не обеспечивают прогресс общества, неминуемо приводит к его кризису. Самоуспокоенность — прямой путь к катастрофе. Вот почему мы предполагаем, что не принцип справедливости, а прин­цип ответственности является смысловой вершиной политологии. Согласно принципу ответственности люди должны сознательно брать на себя обязательства (ответственность) за свое благоприят­ное будущее. Не застой, а совершенствование является желаемым путем развития общества. Таким образом, трехзвенная цепочка

309

Принципов должна быть дополнена четвертым элементом — при­нципом ответственности:

Принцип равенства →> Принцип свободы →> Принцип справедливос­ти →> Принцип ответственности.

Принцип ответственности в сферах соответственно экономи­ческой и политической науки специфицируется по-разному, в полном соответствии с их содержательным и формальным стро­ем. В плане обогащения экономической теории принципом спра­ведливости и ответственности ее представителям, на наш взгляд, есть чему поучиться у политологов.

В заключение коснемся еще одного аспекта взаимосвязи эко­номической и политической науки. Он упоминается последним, но по значимости является, пожалуй, основополагающим. В абсо­лютном большинстве случаев связь экономики и политологии ре­ализуется за счет операции ценностного вменения. Экономисты, нуждающиеся в политологи, вменяют свои ценности политичес­ким реалиям. Сходным образом поступают и политологи, вменя­ющие ценности политологии экономическим реалиям. Выходя за пределы своих наук, как экономисты, так и политологи рассмат­ривают внешнюю среду в качестве символического, знакового бы­тия своих собственных ценностей. Именно ценностное вменение увязывает экономику и политологию в единое целое.

«Если бы студентов, изучающих политическую и экономическую науки, — пишет в заключение своей обширной стати И. Маклин, — снова обучали бы как политэкономов, от этого выиграли бы обе дисциплины. Возможно, они бы смогли внести вклад в общий объ­ем полезных знаний» [107, с. 951]. Наша позиция принципиально другая: не следует возвращаться к былому синкретизму двух наук. И ученым, и студентам надо изучать с максимально возможной тща­тельностью обе науки — как экономику, так и политологию, а также междисциплинарные связи между ними. Последние реализуются двумя путями: во-первых, за счет операций ценностного вменения; во-вторых, в силу философского осмысления наук и придания их методологическим принципам общенаучного характера.